Серая, ничем не примечательная пятница. Небо, затянутое тучами, периодически моросит дождем. Улицы маленького городка совершенно пусты. Или нет?
- Дженна! Дженна, во имя всего святого… Слушай, Мэгги, это не ребенок, а просто бич божий… Что? Нет, в субботу мы идем к Эдне, ты не забыла? Да-да, завтра… Как завтра? Я ведь еще не дочитала эту гадкую биографию! Знаешь, на мой взгляд, она просто отвратительна… Дженна!
Рыжая девочка лет пяти с маленьким букетиком осенних листьев в руках радостно бежала к кустам в нескольких метрах от рассерженной матери и ее подруги. Добравшись до кустов и решив там хорошенько спрятаться, она принялась пробираться сквозь спутанные ветви с пока еще не облетевшими листьями, но вдруг замерла как вкопанная, широко раскрыв глаза: прямо перед ней возник молодой человек, который, увидев ее, от неожиданности в страхе отшатнулся и попятился. Девочка широко улыбнулась, а потом залилась звонким смехом, на который и пришли взрослые. Обе женщины, не приближаясь к кустам, с нескрываемым недоверием и даже неприязнью уставились на юношу.
- Дженна! Иди сюда немедленно! – грозные нотки в голосе были рассчитаны на то, чтобы девочка не вздумала ослушаться.
Дженна помахала молодому человеку рукой и побежала к матери, которая принялась сокрушаться о том, что подросло поколение кретинов и наркоманов.

Джонатан Хайд, который и был тем самым юношей, проводил троицу ничего не выражающим взглядом. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце от недавно пережитого испуга, и почему-то очень хотел убедиться, что девочка ушла как можно дальше. Когда он вышел из-за кустов, то увидел, как женщины заходят в церковь, и понял, что каким-то неведомым образом очутился на ее территории. Под ребрами что-то неприятно кольнуло. Он медленно повертел головой в поисках выхода, так как возвращаться обратно ему не хотелось. Но выхода не было.
Там, где он стоял теперь, периодически проходили люди, которые неодобрительно на него косились. Тут жаловаться было не на что, потому что внешний вид Джонатана был странным, если не сказать пугающим: черная поношенная одежда, слишком легкая для такой погоды, в нескольких местах заляпана кровью, бледное лицо в ссадинах, под глазами залегли тени, руки и запястья все в синяках, черные волосы спутаны и растрепаны. Но хуже всего был отсутствующий взгляд, совершенно лишенный смысла и интереса к жизни. Казалось, молодой человек не понимает, что происходит вокруг него, с ним, и кто он вообще такой.
Мысли в его голове действительно путались. Память до сих пор прокручивала в воображении картины недавно произошедшего события. Он видел много рук и ног, брызги крови, слышал смех, ощущал боль. С тех пор, как его повалили на землю, он не издал ни звука, кроме хрипов, которые невольно вырывались, когда его били по груди и в живот. Прошли уже почти сутки, и периодически у него мелькала мысль о том, что таким образом наверняка можно разучиться разговаривать. Хотя времени, скорее всего, понадобится гораздо больше. Это была единственная мысль, которая касалась текущего положения вещей. Больше Джон не думал ни о чем: ни о своих обидчиках, ни о доме, ни о матери, которая, возможно, беспокоится. Джоан Хайд могла бы быть очень хорошей матерью, если бы так сильно не боялась мужа. Наверняка Джордж уже сказал ей сидеть на месте и «не вздумать искать мальчишку», поэтому она молча кусает губы в кухне у окна, поглядывая то в одну сторону дороги, то в другую. Думая об этом, Джонатан ощутил крайнюю неприязнь и поморщился.
- Вам помочь? Молодой человек… - голос откуда-то из-за спины и чья-то теплая рука легла на плечо. Джон обернулся и узнал Мэри Трипли, одну из фанатичных прихожанок, которые активно участвуют в жизни своего прихода и не упускают шанса похвастаться этим на каждом углу. Мэри дружила с его матерью и однажды была у них в гостях. Джон помнил, как видел ее через лестничный проем со второго этажа. Очень удачно, что им так и не довелось познакомиться, очень уж быстро по просьбе Джорджа Хайда Мэри покинула их дом.
Сердце снова заколотилось, хотя теперь уже не от страха – он сам не понимал от чего. Никак не отреагировав на предложение мисс Трипли, Джонатан развернулся и медленно побрел в ту сторону, где, как ему показалось, мог находиться выход.

Взгляд Джонатана блуждал по окрестностям, поэтому он не заметил возникшего перед ним священника, а когда заметил, было уже поздно. Он просто замер, даже не пытаясь уйти или прислушаться к беседе – весь мир будто смазался, остался только он один посреди серого осеннего дня. Вот кто-то подталкивает его вперед, а руки согреваются после ледяных прикосновений ветра. Он не видит ничего перед собой, не понимает, куда его ведут, потому что все его мысли устремлены к прошлому.

Высокое мрачное здание церкви упирается в небо острым шпилем. Серое с темно-алой, точно кровь, крышей. Тяжелые черные дубовые двери распахнуты, за ними видно страшное темное помещение, где по стенам развешены странные картины в тяжелых медных оправах, с которых разные люди грозно смотрят на него. Он, совсем еще маленький мальчик, держит мать за указательный палец и пытается спрятаться за ней, но куда бы он ни пошел, люди на картинах следят за ним взглядом. Внутри горят свечи и слышно тихое пение. Мать разговаривает с седым человеком в черном, и он предлагает им переждать дождь внутри. Джон чувствует, как ужас сдавливает сердце в тиски, но он слишком стеснителен и пуглив для того, чтобы заговорить и выразить свой протест. Наверняка это не понравится ни черному человеку, ни людям на картинах из его дома. Мать всегда говорит, что это дом Бога, поэтому Джон думает, что этот человек и есть Бог. Если так, то он очень неприветливый и суровый. Он обязательно расскажет Майклу о том, что видел Бога и Бог носит кроссовки, но Майкл, конечно не поверит…

Перед ним оказалась рука с полотенцем. Джон поднял на мужчину испуганный взгляд, не вымолвив ни слова, взял полотенце и неуклюже поводил им по лицу, пристально глядя на белый воротничок, который по каким-то необъяснимым причинам пугал его гораздо больше сутаны. Этот мужчина не был похож на человека в черном, которого видел Джон в детстве, но что-то продолжало неприятно покалывать внутри, когда он понимал, где находится и кто стоит с ним рядом. 
В доме пахло как-то необычно и приятно, а наброшенная на плечи накидка согревала. Только теперь он заметил, как сильно замерз за эти сутки, проведенные на улице. Кое-где на одежде еще остались не засохшие пятна крови, так что они могут запачкать накидку, но Джон был уверен, что мужчина сочтет это пустяком. Бог предписывает ему любить всех и помогать всем. Он не такой, как люди, которые приходят сюда молиться. Он вообще не такой, как другие люди – такая у него работа.
Джон положил полотенце на край стола и заметил, что на нем остались пятна крови. Рука медленно ощупала лицо, и кровь осталась на кончиках пальцев. Совсем немного, так что можно было не беспокоиться. Страх в его взгляде постепенно угасал, уступая место отрешенности и безразличию, которые читались в нем совсем недавно. Он не представлял, что собирается делать с ним этот человек и как помогать, но говорить с ним не собирался. Даже при всем желании Джонатан не смог бы выдавить из себя ни слова. Тишину, возникшую в комнате, время от времени разбавляло только хриплое дыхание юноши и его тихое покашливание. В груди еще не прошла тупая боль, дышать было трудно, поэтому Джон, точно большая черная рыба, приоткрывал и закрывал рот. Здесь, под пристальным взглядом другого человека, он смог гораздо лучше разглядеть себя.  Например, заметил, что у него дрожат руки, что больно сгибать пальцы. И что предплечье все в синяках. Такие же лиловые пятна наверняка остались на ключицах, скрытые под высоким воротом футболки.
С тех пор, как он взял из рук мужчины полотенце, Джон избегал смотреть ему в лицо. Изучив комнату, он уставился в пол, туда, где сутана скрывала ноги священника. Он невольно гадал, окажутся ли под ней кроссовки.

Священник занимался приготовлением чая, а Джонатан смотрел на него, не отрываясь, и следил за каждым движением. Пока мужчина стоял к нему спиной, можно было не опасаться, что их взгляды встретятся, а изучить нового знакомого юноше очень хотелось. Реакция на него была совсем не такой, как на других возникших из ниоткуда незнакомцев, но Джон пока сам не понимал, что именно он чувствует. Ему определенно не было страшно, но легкая неприязнь к этому месту и строгому черному облачению присутствовала. Он не смог бы сказать, что сам этот человек нравится ему, но и никаких отрицательных чувств тоже в себе не находил. Какая-то эмоция, доселе ему совершенно незнакомая, зажигала в его взгляде искру любопытства. Еще пару минут назад Джон погружался в привычную апатию, но оказалось, чтобы это изменить, священнику всего лишь стоило отвернуться.
Чашка с чаем оказалась перед ним на столе, и Джонатан бросил на нее недоверчивый взгляд. Он, конечно, не думал, что кто-нибудь здесь захочет его отравить, но вот о том, как отреагирует на горячий напиток больное горло, беспокоился. Он не притронулся к ложке и сахарнице, а вместо этого протянул руки и с наслаждением прижал пальцы к чашке, крепко ее обхватив. Чашка оказалась очень горячей и даже обжигала, но эта боль была несказанным удовольствием после холодной дождливой сентябрьской ночи, которую он пережил в таком кошмаре. Чтобы это тепло проникло внутрь, он все же поднес чашку к губам и сделал глоток, но тут же поморщился, потому что глотать было больно.
Слова, которые произнес священник, плотно засели у него в голове. Сын мой… И снова этот обычный мужчина превращался в его глазах в черного человека, который служит Богу. Джордж Хайд всегда говорил сыну, что Бог не любит таких, как он. Они жили довольно скромно, если не сказать бедно, а Бог, по словам отца, любил богатых, таких, как Мэри Трипли, у которой аккуратно выстриженный газон, садовые фонарики и занавески в маргаритках. Она ездит на хорошей машине и может спонсировать церковь. Она правильная до тошноты, не носит джинсы, организовывает благотворительную ярмарку перед Пасхой и возглавляет соседский дозор. Ей не обязательно даже знать молитвы, говорит отец, чтобы Бог ее услышал. А они, никогда не жертвовавшие на нужды церкви, в любом случае будут гореть в аду. Джонатан принимал это как данность и никогда не считал Бога несправедливым.
В том, что здесь никто не причинит ему зла, юноша был не совсем уверен. Он всегда знал, что в людях нет ничего светлого, и что большинство из них хуже животных, но после минувшей ночи был решительно и бесповоротно в этом убежден. Его били не в первый раз. Ему частенько доставалось в школе, а после, когда он приходил домой побитый, он получал еще и от отца, который буквально ненавидел мальчишку за то, что он не вырос таким сыном, какого ему хотелось бы видеть. Джордж Хайд мечтал о совместной рыбалке, сальных шуточках, просмотре бессмысленных телепередач вечерами, поглощении пива и чипсов. Он мечтал о настоящем мальчишке, который будет статен, крепок, который сумеет каждому дать отпор, будет «любимцем девок» и таким же фанатом бейсбола, как отец. Но что он видел перед собой? Бледный, худой и нескладный Джон, облаченный в водолазку с высоким горлом, стягивает с полки очередную книгу и бродит неизвестно где в полном одиночестве, слушает идиотскую музыку без слов, рисует, пишет стихи. Впрочем, последнему Джордж Хайд положил конец еще в раннем детстве Джонатана, когда тот пришел похвалиться новой порцией гадкой девчачьей чуши. Он просто бросил тетрадь сына в камин и больше ни разу не слышал о том, чтобы тот что-нибудь написал.
Джон не видел разницы между чужими и своими. И те и другие были одинаково жестоки, каждый по своему, и объединяло их лишь то, что никому не было дело ни до него, ни до его проблем. Он не был уверен, что если он неугоден Богу, то будет угоден тому, кто этому Богу служит.
Он поставил чашку на стол и, опустив руки на колени, уставился темным немигающим взором на священника.

Джонатан не хотел, чтобы священник звал других людей. На то было множество причин, но самой главной оказалась совершенно неожиданная – ему не хотелось, чтобы кто-то третий вмешался в эту атмосферу тепла и покоя. Не то чтобы юноша чувствовал себя в безопасности, но человек, сидящий напротив, не смотрел на него, будто он наркоман, убийца и вор. «Такая у него работа», - мелькнуло в голове, и Джон не мог разобрать, то ли это был голос отца, то ли его собственный. Но даже если он всего лишь выполняет свои обязанности, это гораздо лучше, чем откровенная неприязнь всех тех, кто остался сейчас за стенами этого дома.
Священник вызвался сам осмотреть синяки и вытянул руки. Джон внимательно наблюдал за его действиями, после чего заглянул в глаза. Вполне возможно, мужчина и вовсе сомневается, что сидящий перед ним юноша способен говорить и понимать человеческую речь. Сложно общаться с тем, кто тебе не отвечает, и еще сложнее понять, что происходит у этого человека в голове. Но на самом деле в мыслях Джона уже не было ни пустоты, ни путаницы, напротив, механизм мыслей и чувств запустился и активно заработал.
Юноша заметил, что у мужчины правильные и красивые черты лица. У него, точно как у Джона, были темные волосы и синие глаза. Однако руки, которые теперь покоились на столе, гораздо больше привлекли внимание Джонатана. Пару минут он молча смотрел на них, совершенно не смущаясь вновь повисшей паузы. Ему хотелось прикоснуться к этим рукам. Хотелось, чтобы эти руки прикоснулись к нему. С этой мыслью он взглянул на священника и вытянул вперед свои побитые ладони. Пальцы были полусогнуты и дрожали. Лиловые, багровые и сине-желтые синяки кое-где были приукрашены запекшейся кровью.
Сердце билось где-то на уровне горла, кровь пульсировала в висках. Неприятной холодной волной пробежали мурашки, когда Джон вышел из оцепенения и поймал себя на мысли, что перед ним сидит служитель церкви, а он позволяет себе такие нелепые и неуместные мысли.
«Беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною», - зазвучал в голове голос матери. Она, запершись в своей спальне поздно вечером, пока муж смотрит внизу телевизор, читает молитвы одну за другой, а Джон сидит в коридоре под дверью и слушает, глядя в окно. «Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои».
Джон проводит языком по пересохшим губам. «Отврати лице Твое от грехов моих», - мысленно шепчет он Богу, который наверняка сейчас заглядывает в окно. «Отврати лице Твое. Не смотри». Все внутри сжимается и холодеет. Юноша опускает дрожащие руки, не глядя в глаза священнику, и берет дрожащими пальцами его ладони. Мир вокруг перестает существовать. Точное такое ощущение он испытывал много лет назад, будучи учеником младшей школы, когда мать водила его на прием к психотерапевту. Доктор погружал его в состояние транса, предварительно заставляя смотреть в одну точку, и в итоге сознание Джона уплывало куда-то, а мир вокруг этой точки смазывался, и он не видел совершенно ничего. Так и теперь. Взгляд его был прикован к рукам, которые он держал в своих. Он не боялся, что мужчина оттолкнет его или обругает. Даже удар не был бы ему страшен. Прежде, чем это произойдет, он хотя бы на пару мгновений успеет ощутить это прикосновение. Пальцы, которые было так больно сгибать, едва ощутимо погладили ладонь мужчины.
«Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас», - шептал материнский голос.
- Вы не боитесь?
Невпопад даже собственным мыслям. Голос показался Джонатану странным и страшным. Ничего особенного, если не учитывать, что звучал он очень тихо, сдавленно и хрипло, но за время своего молчания он отвык. Он все еще не смотрел в глаза священника. Он смотрел на руки, которые вот-вот должны были выскользнуть из его пальцев.

Джонатан не дождался ответа. Реакцию священника предугадать было несложно, поэтому, когда тот отпрянул и отдернул руки, юноша не испытал ни удивления, ни досады. Он все еще тяжело дышал, теперь уже не только от полученных ночью ударов, но и от страшного волнения, которое захватило все его существо. Что-то необычное происходило с ним в этой комнате в эту самую минуту, а за окном спокойно ходят люди, ездят машины, читает свои проповеди Мэри Трипли…
Все, что делал с ним священник, прошло для Джона незамеченным. Он не обращал внимания даже на прикосновения к своим рукам, те самые прикосновения, которых минуту назад ему ужасно захотелось. Собственные мысли и внезапно вспыхивавшие желания пугали его, восхищали и приводили в полное смятение. Нужно было совладать с собой и бежать отсюда. Кажется, он вел себя как сумасшедший.
Джонатан закрыл руками лицо и пару минут посидел так, представляя, что ничего пережитого с ним не происходило. Когда он открыл глаза, лицо его снова было спокойно, и он был полон решимости как можно скорее покинуть этот дом.
Безо всякого выражения взглянув на мазь на столе, юноша отрицательно качнул головой. Он, правда, не удосужился объяснить, что это означало не просьбу о помощи, а всего-навсего то, что никакая мазь ему была не нужна. Он проследил взглядом за священником и, когда тот назвался, поднялся со своего места.
- Вас называют святым, - таким же ровным, как и взгляд, тоном сообщил Джон, будто для священника это могло оказаться новостью. – Меня зовут Джонатан. Божий дар.
Все это он говорил стоя и был похож на большую заводную куклу, голос которой какой-то скучный мужчина записал на пленку.
Зачем ему нужна эта одежда? Если он переоденется, это будет означать, что он либо останется здесь еще на какое-то время, либо ему придется вернуться сюда. Этого Джон не хотел. Минутная слабость, искра безумия, ослепившая его несколько минут назад, непременно вернется снова, когда этот человек подойдет ближе. Он ничего не понял и делает вид, что ничего не произошло. «Он явно считает, что я умалишенный… Быть может, он хочет уйти для того, чтобы позвонить в полицию? Или вызвать скорую?». Джонатан не хотел связываться с другими людьми и уже сильно жалел, что его вообще сюда занесло.
- Мне не нужна мазь. И одежда. Не нужно мне помогать, - сказал он.
Глубокий вдох. Еще один. Джон провел рукой по лицу. Усталость и пережитый стресс все еще давили на него. Он заговорил, и это будто сломало преграду между ним прошлым и настоящим, между двумя Джонами, которые отчаянно хотели встретиться. Ничего не изменилось. Кокон, который он создал вокруг себя на двадцать четыре часа, лопнул, а реальность оказалась прежней.
Он медленно снял с себя накидку, которая все еще покрывала плечи, и аккуратно положил ее на стул, пересек комнату и остановился напротив священника.
- Мне нравится ваше имя. Мы с вами никогда не встретимся, но я хочу назвать вас отец Уильям, - это была не просьба, а констатация факта. Юноша завороженно смотрел в глаза напротив, в которых отражался его темный силуэт. – Можно я исповедаюсь, отец Уильям? Гордыня, зависть, гнев, уныние, алчность… Я не думаю ни о ком, кроме себя, я завидую тем, кто богаче меня – этим мы убиваем сразу двух зайцев. Я ненавижу эту жизнь и начинаю жалеть, что меня не забили до смерти. Мне восемнадцать лет, а я так грешен. Может быть, это ваш Бог меня наказал этой ночью? – пальцы уцепились за ворот футболки, оттягивая его вниз и демонстрируя покрытые синяками ключицы, - Будь я богат, наверное, ел бы как скот… Остается похоть? С этим грехом невозможно будет совладать. Если у вас получается, вы и вправду святой… А теперь я пойду. Понимаете? Мне здесь не место.
Мать всегда говорила, что нет людей, которые никогда не грешили. Но Джонатан считал, что тем, кто грешил, не место в этом божьем доме. Ему не нравился этот дом, ему не нравились эти люди в черном. Он знал, какую цену просит их Бог за свое прощение – раскайся, признай свою неправоту. Он не раскаивался. Он завидовал тем ничтожествам, что имели все, и считал, что они недостойны ни своих богатств, ни положений, и что он, опущенный на самое дно, гораздо больше заслуживает милости небес. Он не раскаивался и никогда не раскается.
Джон сделал шаг назад, развернулся и побрел к выходу.

Несмотря на то, что жест отца Шеннона оказался для Джонатана неожиданным, он не выразил никакого недовольства, а просто остановился и молча выслушал священника. Когда тот закончил свою речь, с губ юноши слетел короткий смешок. Ну конечно, этот человек смотрел на него так же, как и вся его верная паства, как люди с улиц, как все. Он считал его больным, неадекватным, незрелым. Прав он был в этом или нет, но перспектива проводить время бок о бок с человеком, который так на него смотрит, Джону совсем не улыбалась. «Свобода выбора – это там, за дверью вашей скромной обители. Здесь – клетка».
Он протянул руку и коснулся белого воротничка.
- А я всегда не в себе. Юродивый, наверно. Строю из себя безумца. Разумеется, святой отец, я приму вашу помощь. Вы – раб божий, а мы – стадо овец. Ваши рабы. Не так ли?
Он не ждал ответа на вопрос. Руки отца Шеннона все еще сжимали его плечи. Джон высвободился и вернулся на свой стул. Убрал накидку, выдвинул из-за стола, сел. Пульс участился от волнения, которое то исчезало, сменяясь состоянием полной прострации, то возвращалось снова. Он, видимо, только думал, что успел прийти в себя после драки, а на самом деле был совершенно разбит и не мог себя контролировать: за одну только прошедшую ночь он трижды ни с того ни с сего начинал плакать, и так же внезапно прекращал. Да, ему нужен был покой, но эти стены не успокаивали его. Этот человек, стоящий в дверях, не внушал ему доверия и симпатии.
- Говорите, я должен раскаяться и получить ваше благословение? Интересно, для чего оно мне? Оно решит мои проблемы? Или я только внушу себе мысль, что я чист, а за дверью вашей церкви окунусь в ту самую грязь, из которой вылез? Все ваши церемонии – фальшь и притворство. Если Бог прощает всем и каждому, кто просит прощения, зачем для этого ваше вмешательство? Или он вам лично нашептывает на ухо, что дает добро? – Джон улыбнулся и хмыкнул, но улыбка тут же исчезла, - Я никогда в жизни не раскаивался и не собираюсь этого делать. Люди считают, что могут бить меня просто за то, что я не такой, как они. И не только чужие люди, отец Уильям, а даже мой отец. Будь я богат, все они смотрели бы на меня другими глазами, но… Увы! Правда, я не хотел бы признания этих животных. Я желаю им настоящих мучений – ничего больше. Даже смерти пожелать было бы для них слишком милосердно.
Буквально на несколько секунд Джонатан замолчал, внимательно разглядывая свои руки, потом поднял глаза на священника.
- Когда мне было шестнадцать, умерла моя сестра Полли. Ей было пять лет. Никто не знает об этом в городе до сих пор, потому что она жила с бабушкой в Солсбери. Хотите знать, почему она умерла? Мой отец уснул с непотушенной сигаретой. Она сгорела в этом доме, а его вытащили живым… - голос юноши дрогнул, но он продолжил с прежней невозмутимостью, - Не подскажете, где был ваш Бог? Или вы тоже сторонник мнения, что лучших он забирает себе, а мы, убогие, должны все его решения принимать смиренно? Если так, то плевал я на ваше раскаяние. Я ненавижу своих родителей. Отца, который не признал свою ошибку и считает, что не виноват. Мать, которая не задушила его ночью, пока он спит, и даже посмела пытаться оправдывать. Каждый вечер, ложась в кровать, я начинал представлять, как делаю это сам. Мой отец – настоящее животное, а мать – тряпка.
Он вдруг замолчал, и понял, что если не остановится, будет говорить так весь день. Ему было, что рассказать, но какой смысл в том, что он сейчас пытается донести до человека в черном? Отец Шеннон, раб божий, все оправдает. У них ведь всегда находятся тысячи слов в оправдание, а если нет, они просто говорят, что «такова Его воля, смирись». Джон готов был кричать о том, чтобы все они подавились своим смирением, но не издал ни звука. Он сделал глубокий вдох, потер глаза и заговорил снова.
- Вы никогда не будете со мной согласны, и потому я не вижу смысла находиться здесь. С большим удовольствием я остался бы на улице голодным, без одежды и крова, чем принимать помощь здесь. В этих стенах люди врут друг другу, самим себе и, конечно, вам. Вы ведь догадываетесь, отец Уильям? Они врут вам. Так удобно врать, когда сидишь за перегородкой и не смотришь в глаза человеку. Говорить так легко и просто, что ты сам начинаешь верить в собственную ложь. А я сейчас смотрю вам в глаза и повторяю: я никогда не раскаюсь. Это честно.

Отредактировано Jonathan Hyde (20.06.2014 20:00:21)

И снова слова о том, что некто мудрый и всемогущий на небесах должен судить нас, управлять нашими жизнями и судьбами. Почему же? Голос отца и голос матери, говорящие о Боге, постоянно звучали в голове Джонатана, перебивая друг друга. Трепетная любовь и жгучая ненависть сливались воедино. Молитвы тонули в потоках страшной брани. Выбора ему никогда не давали, несмотря на то, что каждый твердил о своем. С самых малых лет он смотрел на церковь с враждебностью и страхом.
«Уходите», - думал Джон, глядя в спину священника, - «У вас на все один ответ».
Джордж Хайд одержал победу. Не разумными доводами, не запугиваниями, но поддержкой судьбы, которая никогда не щадила Джонатана, а тот в свою очередь сваливал все на Него. На того, кто должен был, по словам матери, защищать его  и оберегать. Насмешки одноклассников, жестокость отца, бедность, смерть сестры. Джон вновь и вновь обращал взгляд к небу и спрашивал, почему именно он. В конце концов, крест был снят и оставлен в шкатулке матери на каминной полке. Тем самым он сообщил Богу, что отныне их пути расходятся навсегда.
Но было и другое. То, из-за чего он ощутил легкий укол совести, стоило только внезапной мысли проскользнуть мимо решительного неверия. То, что он скрывал глубоко внутри и чего страшно боялся. Желание хоть раз в жизни оказаться по ту сторону завешенного окошка, чтобы, наконец, сказать правду. Он не раскаивался и не собирался просить прощения, но страшно хотел услышать хоть от кого-нибудь слова о том, что он ни в чем не виноват, что будет лучше, что есть хоть какое-то объяснение… Джонатан прекрасно знал, что больше нигде не сможет услышать этих слов. И никому не сможет доверить свои мысли и откровения, кроме человека в черном. По той простой причине, что этот человек будет молчать. Пусть и не желал себе в этом признаваться, но, как и любой человек, Джон нуждался в утешении. Трудно одному плыть против течения. Рано или поздно выбиваешься из сил и понимаешь, что без поддержки пойдешь на дно. Если бы только кто-нибудь ненадолго протянул свою руку…
Джонатан не заметил возвращения отца Шеннона, опомнился лишь тогда, когда услышал его голос. Тут же поднялся с места и пошатнулся: в глазах потемнело, комната смазалась и поплыла. Он схватился рукой за край стола, чтобы устоять на ногах. Невольно подметил, что и не помнит уже, когда последний раз ел. Как ни странно, чувства голода не было, зато голова налилась тяжестью. Он помассировал виски и немного постоял с закрытыми глазами, приходя в себя.
- Делаете добрые дела, чтобы ваш Бог ставил вам галочки и был доволен? – рана, оставленная на сердце после смерти Полли, была еще слишком свежа, поэтому Джон не мог удержать этот яд в себе. – Уверен, отец Уильям, вам нет до меня никакого дела и вы в глубине души не желаете мне помогать. Но я помогу вам выслужиться перед Ним.
Сказав это с невеселой усмешкой, Джонатан стянул с себя пропитанную кровью футболку, откупорил мазь и принялся наносить на многочисленные, но уже подсохшие раны. Хуже всего были синяки, оставленные грубыми подошвами ботинок, но юноша смотрел на них совершенно спокойно, будто такие увечья были для него делом привычным. На шее у него висел очень маленький дешевый серебряный крестик на черной веревке.
Закончив с мазью, он взял у отца Шеннона принесенную им футболку и надел. Оказалась немного великовата.
- Благодарю вас. Я ведь должен поблагодарить?
Он взял и свитер, надел поверх футболки и снова ощутил приятное тепло. За окном шумел ветер, и хмурилось небо, а в этих стенах, пусть и ненавистных, был долгожданный уют, и никто не рыдал и не кричал на него, как это было бы дома. Перед ним стоял человек, который в данный момент был ему отвратительнее отца и матери вместе взятых, но каким-то непостижимым образом этот человек притягивал его внимание, вызывал любопытство и, что еще хуже…
Нет. Об этом нельзя было даже думать.
- Знаете, святой отец, люди очень много говорят о неслучайных встречах, которые меняют жизнь человека. Говорят разное. Есть, например, мнение, что неслучайный человек, появившийся в нашей жизни, изначально имеет равные шансы изменить ее как в худшую, так и в лучшую сторону. Образно говоря, он может либо спасти нас от гибели и тем самым принести с собой свет и радость, либо погубить и разрушить нашу жизнь. И мы не в силах решить, каким окажется этот человек. Судьба ли, воля ли вашего Бога или просто случай – неизвестно, что окажется определяющим. Однако страшно представить, как можно расплатиться, обернись монета нежелательной стороной… Мне кажется, мы с вами должны стать либо добрыми друзьями, либо заклятыми врагами.
Джонатан опустил взгляд в пол, но заметил выбившийся из-под одежды крестик и поспешно его спрятал.
- Но первым делом, покинув это место, я постараюсь вас забыть.