«Это я был распят на кресте,
а не Иисус...»

Вновь он. Такой оглушающе громкий, способный пробиться сквозь толщею старого камня, и там, вырвавшись на свободу, заставить свежий воздух дрожать и преклоняться пред ним. Такой невыносимый, пробирающий до самых костей и там, по ним, гуляющий и царапающий изнутри и кости, и плоть. Этот ее крик...
Он начинался где-то далеко внутри нее, а затем, прорвавшись сквозь хрупкую человеческую оболочку, вырывался из горла животным воплем, перерастал в вой, а после стихал собачьим скулежом и далее - детским плачем. О, она рыдала и кричала на все голоса! С таким усердием разрывая хрупкое горло, чтобы вновь оповестить глухой к ее вою мир о том, как сильно она страдает.
А потом она замолкала, отдавая себя в руки бесконечной пустоте, хладнокровно взиравшей на ее страдания и не желающей помочь. Потому что отчаяние сильнее ее крика.

Астория, хрупкая юная Астория, сидела в углу, разбитыми в кровь пальцами царапая стену и подвывая с новой силой. От ее ногтей ничего не осталось - только кровоточащие пальцы продолжали скрести ненавистную стену, пытаясь, видимо, насквозь однажды процарапать дыру в ней. Слезы заливали лицо, которое было искажено злобой, страхом, ненавистью и вместе с тем болью.
Слишком долго, слишком, слишком... Слишком долго тишина правила этим местом, пора и честь знать. Ослабевшие и окровавленные руки замолотили в ненавистную стену, голова затряслась в ужасной истерике, разметав спутанные грязные волосы, а визг разнесся по всем тропам лабиринта этой тюрьмы, обнуляя отсчет тишины с ее последнего крика.
Никто не придет, никто не поможет... Отчаяние сильнее крика.

- Девятьсот девяносто девять дементоров таятся во тьме... - голосок был тонким, резким в этой воцарившейся тишине. - Одного прогнали... Девятьсот девяносто восемь дементоров таятся во тьме...
Этот голос подобно ножу вспарывал тонкую паутину безмолвного спокойствия и разрывал на части, заставляя притаившихся по своим камерам испуганных пленников навострить свои истерзанные криками уши. Она пела эту песенку каждый раз, когда тишина накрывала Азкабан, тем самым, словно тихая еле слышная сирена, предвещая новую беду, скрывающуюся в кромешной тьме.
- Девятьсот девяносто семь дементоров таятся во тьме... Одного прогнали...
И так, пока она не дойдет до последнего дементора, притаившегося во тьме, словно бы мог в этом аду наступить хоть один день, когда в Азкабане не останется тюремщиков вовсе. Но каждый раз, когда он доходила до последнего и прогоняла его своим звонким, еще таким девичьим голоском, она начинала сначала. И их снова было девятьсот девяносто девять.
Тихие шорохи и позвякивание ржавых цепей - вот весь ответ на ее страдания, вот и все напоминание о том, что она не одна в преисподней, что где-то поблизости еще один несчастный мечтал о том, чтобы девятьсот девяносто девять дементоров покинули тьму.
У тишины были и другие голоса. Например тот единственный, что тихим шепотком напоминал о себе у обратной стены маленькой камеры. Некогда такой холодный, властный, пропитанный насквозь сарказмом и ненавистью, сейчас примерял на себя новые нотки мольбы, боли, ужаса и страха.

Она часто сидела рядом с ним, изломанными окровавленными пальцами касаясь белокурых волос и каждый раз боялась, что он разгневается, когда увидит какие недостойные красные отпечатки она оставляет на снеге его локонов. Но он не злился, он даже не видел ее. Переполненный сотнями пожирателей Азкабан расщедрился и позволил некоторым отбывать свою вечность вдвоем, но это была пытка пострашнее безмолвного одиночества. В одиночестве никогда не увидишь как сходишь с ума. Дни будут тянуться годами, собственный голос будет день ото дня казаться неизменным, собственный разум будет выдавать ложь за реальность и ты никогда не заметишь подмены.
Но чужое сумасшествие ты заметишь всегда...
Уродливое, отвратительное, пугающее безумие человека, которого знал иным. Знал его достойным, знатным, величественным, а сейчас наблюдаешь как он умирает. Астория уже давно пережила смерть Драко. Да, умер он еще много месяцев назад. А, быть может, это были дни? Часы? Давным давно, кажется уже вечность, его разум покинул его тело, оставив искалеченную душу, заставив Астория наблюдать за тенью, что осталась от ее снежного принца.
Она часто сидела рядом с ним, изломанными окровавленными пальцами касаясь белокурых волос. Он смотрел в потолок. Иногда кричал, иногда шептал что-то, перебирал заклинания, считал камни, часто звал ее, словно в последний раз. В тот раз, когда умирала она. Да, Астория Гринграсс умерла раньше, чем он, заставив возлюбленного наблюдать как последняя здравая частичка ее разума потеряла к нему интерес и погасла, оставив ему спутанные локоны, большие бесцветные глаза, которые он раньше звал васильковыми, руки, покрытые кровью.
Они умирают часто. Несколько раз на день, забываясь в спасительном безмолвии, прячась от ужаса жизни в чертогах собственных разумов, сбегая из клетки на свободу в мечты и фантазии. А потом возвращались в страшную реальность и смотрели как умирает возлюбленный, сбегая как можно дальше в свое собственное счастье.

Здесь никто не спит. Месяцы, года, но никто не смыкает глаз.
Вместо этого все думают. Астория думала о мужчине, что лежал на ее коленях и чьи волосы она перебирала своими пальцами. Вспоминала как бросалась за ним в самый страшный омут, как предавала семью, что оплакивала ее на суде в Министерстве. Тонула в мечтах, которым не суждено сбыться, где она и Драко Малфой наконец-то дают клятвы перед алтарем и вот уже обе чистокровные семьи рады назвать друг друга родственниками. Все желают долгой жизни молодым, детей, таких же белокурых как прекрасный холодный принц, и с такими же васильковыми глазами как у его холодной принцессы.
Тристан Эйвери из соседней камеры думал о побеге. Он всегда о нем думает, шепчет, кричит, бьется в двери. В такие минуты Астория прижимается к Драко и просит того обнять ее крепче. И тот обнимает, а Эйвери продолжает стенать о побеге.
Сейчас в камере напротив о чем-то думала Пэнси Паркинсон, Астория помнила ее, видела каждый день сквозь решетку ее силуэт, слышала ее голос. 
- Пэ-э-э-энси Па-а-а-ар-ки-н-сон, - протянула Астория, просунув голову сквозь маленькие прутья решетки. - Пэ-э-э-энси-и-и Парки-и-нсон... - повторяла она, уставившись в силуэт девушки за маленькой решеткой напротив. Она сейчас ясно помнила все до мельчайшей детали. К величайшему сожалению. - О чем ты думаешь? - прошептала Астория.